LNO: Arodbiedrības mērķis dezorganizēt Operas darbu

http://belcanto.ru/13021101.html http://www.operanews.ru/13021704.html

Ja es būtu kultūras ministrs, pēc šīm "viesizrādēm", kuru apmeklējums lielā mērā balstās uz tūristu vēlēšanos iekļūt "Boļšoi" pēc remonta, Žagaru iztriektu no operas ar spērienu pa lejasgalu. Žēl, ka mūsu kultūras sabiedrībai šādām darbībām nepietiks enerģijas.

Šodien skatos LNO mājas lapā ielikts info cik slikta ir orķestra arodbiedrība ( diezgan fiksi) , bet LNO blogā pēdējie orķestra mēģinājumi ir līdz 3. februārim!! LNO administracija grib iestudēt Vāgneru, bet netiek galā ar virkni iesāktu darbu, nerunājot vēl par solīto izpildi !!!!

Pilnībā atbalstu mūziķus! Vadība ar savām uzskrūvētajām algām ir akla un kurla!

gaja prom ari ieprieksejas viesjzrades no sostakovica operas.zagar,neapkauno latiju,aizvacies.

Izlasīju krivu valodā rakstīto komentāru. Bija jau dzirdēts, ka no skatītaji pat gājuši projām...nu, nesaprata dižo Žagaru. Operā tā pati nelaime kas valsts pārvaldē-pie varas zaglīgi, ar lielummāniju sirgstoši nejēgas, un apkārtējos viņi uzskata tikai par kalpiem.

pateikt, kas ko dezorganizē Operā, bet daža laba recenzija par nupat notikušajām Maskavas viesizrādēm ir tāda, kādas latvju kritiķi aiz pārāk lielas tolerances vienkārši kautrējas rakstīt. Lasām krieviski: Латвийская опера показала в Большом театре своего «Онегина». Именно показала, потому что вокально-инструментальная сторона спектакля, при всём уважении к работе артистов, - это, как говорится, обнять и плакать. Изначально у этих гастролей, видимо, была какая-то стратегическая цель. Возможно, она заключалась в намерении лишний раз огорошить московскую консервативную публику западной герменевтикой, толерантной ко всему, кроме здравого смысла, и показать нам, что постановка Дмитрия Чернякова, идущая сегодня на Новой сцене Большого театра, – хрестоматийная невинность, - а голые бабы, бегающие на сцене в «Руслане и Людмиле», - не что иное, как актуальная пропаганда здоровой гетеросексуальности по сравнению с тем, что творится на Западе. Возможно. Однако никакого другого разумного объяснения этому событию я найти не могу, потому что никакой художественной ценности, кроме локально-провинциального эпатажа, в постановке Жагарса нет. Антропоморфный медведь с голым задом, возникающий в сублимативно-мазохистском сновидении Татьяны, «собирательный» образ француза Трике, бисексуально раздвоившийся на пару гламурных «сергеев пенкиных», гигантское спально-едальное ложе в деревенских сценах, распадающееся в петербургской части спектакля на несколько индивидуалистических двуспальных кроватей, и кошмарные видения Онегина под звуки божественного полонеза в VI картине, - вот, собственно, и вся концепция. За этой осточертевшей уже вычурностью скрывается малограмотная аляповатость мизансцен, непродуманность психологических рисунков образов, нелепые костюмы (особенно уродует главных героев зауженный покрой брюк в смокинговых парах) и балаганная избыточность иллюстративных деталей, среди которых малоуместные видеоинсталляции с «живыми фотографиями» и проплывающим по Неве сухогрузом «Абай», - пожалуй, самые невинные недоразумения. Справедливости ради нужно заметить, что сцена дуэли в этой версии приближается по своей выразительности к накалу музыки Чайковского, но не достигает его в связи с мизансценной невнятностью и эмоциональной изолированностью от основной концепции. Во всех остальных ключевых сценах режиссёр музыку вообще не слышит, опираясь на психологическую коллизию сюжета. Несоответствие настроения партитуры видеоряду коробит не только в сцене видений Онегина, но и в куплетах Трике, и в сцене письма Татьяны, которая, закончив письмо, начинает радостно подбрасывать подушки под колосники, и во многих других. И даже в финальном дуэте, где накал страстей достигает своего апогея, постановщику не хватает профессиональной интуиции и хорошего вкуса, чтобы выстроить конвульсивные мизансцены финала в соответствии с ритмикой музыкального текста: артисты дёргаются, приседают на кровати и встают с них, обнимаются и толкаются, ни разу не попадая в музыкальный ритм. А уж что и как поют при этом, - тема для отдельной печали. Стоит ли говорить о том, что этот спектакль, поставленный в Риге в 2010 году, - своеобразный компендиум многих других модернизаций этой оперы, появившихся за последние 15 лет на мировых подмостках? У Жагарса полно реминисценций из Чернякова (огромное нечто посреди сцены), и Карсена (практически весь образ Татьяны взят из его постановки 1997 года), и Варликовски (образ Трике – явный реверанс в сторону скандальной мюнхенской постановки), и Веры Немировой (2007), и даже Фалька Рихтера (2008 )… Однако постановку Жагарса нельзя упрекнуть в отсутствии своеобразной оригинальности: ведь без голого мужика с головой медведя разве можно сегодня слушать оперу Чайковского? Вопрос, кстати, не риторический. Ибо даже без голого мужика слушать то, что предложила нам Латвийская опера, не то чтобы нельзя, но – весьма нежелательно. Честно говоря, о труппе Латвийской оперы я знаю не понаслышке: именно в исполнении Государственного академического (тогда ещё) театра оперы и балета Латвийской ССР двадцать семь лет назад я впервые живьём услышал оперу М.П.Мусоргского «Борис Годунов». Это было одно из самых сильных впечатлений, сыгравших не последнюю роль в моей увлеченности оперным искусством. И когда на горизонте московской театральной жизни возникли очередные гастроли этого театра, да ещё и с русской классикой, мне вновь захотелось послушать именно труппу: оркестр, хор, солистов. Словом, настрой был празднично позитивный. Но уже с первых звуков вступления градус моих ожиданий стал резко понижаться: грубая работа валторнистов, расслаивающиеся и по качеству, и по механике звучания струнные, отсутствие необходимых пауз, зажёванность многих пассажей, необоснованность темпово-динамических акцентов - всё свидетельствовало о невнимательности музыкантов к первоисточнику. Отдельного внимания заслуживает та безжалостность, с которой оркестр глушил певцов. Впрочем, хор, особенно женская его группа, легко преодолевал децибельный барьер между сценой и залом, без устали возводимый дирижером Модестасом Питренасом, и звучал превосходно: всё было собранно, чисто и внятно, включая дикцию. И это притом что мизансценных усложнений жизни артистов постановщик напридумывал сверх всякой меры: кроме обязательных танцев, хористы поздравляют Ларину с не пойми каким праздником, бегают в мешках, участвуют в ругани Онегина с Ленским, и ещё много чего необходимого вытворяют. К слову отмечу, что дикция практически у всех исполнителей была на уровне. Однако одной дикции в опере определенно недостаточно. Как это ни странно, но самое яркое вокальное впечатление произвели исполнительницы партий Лариной и Филиппьевны – Кристине Задовска и Илона Багеле: это был действительно подарок ушам и именины сердцу. Работа обеих певиц отличалась сфокусированным вокалом и тембровым богатством, не говоря уж о сценической органичности артисток в полупародийном рисунке обеих ролей. Кристине Ополайс, выступившая в главной партии, – неприятно удивила выхолощенным тембром, пережатым звуком, небольшим дыханием, интонационной разболтанностью и общей академической неопрятностью звучания. Играла хорошо, но – в рамках предложенной режиссёром концепции самоотдача певицы особой радости не вызвала. Стилистической неряшливостью отличалось и исполнение партии Онегина Янисом Апейнисом. Певец, обладающий исключительно красивым голосом и сценической харизмой, почему-то совершенно не слушает (или не слышит?) музыку: произвольность фразировки, забалтывание вокальных нюансов и затянутость экспрессивных пассажей произвели грустное впечатление. Некорректность вокальных акцентов, не говоря уж о банальной слабости общей подготовки продемонстрировал и Павел Чернох, исполнивший партию Ленского. Несмыкания на переходах, интонационные ошибки, какая-то общая невнятность актерской интерпретации вызывали тоскливое недоумение вплоть до отмеченной выше сцены дуэли, в которой артисту одним удачным жестом удаётся оправдать своё присутствие в спектакле. Тембровой суховатостью, хоть и отсутствием серьёзных исполнительских огрехов была отмечена работа Малгожаты Панько, выступившей в партии Ольги: диапазонный, хоть и камерный, красивый, хоть и немного выхолощенный голос ничего нового не спел, но и не сильно расстроил. Как, впрочем, и Гарри Агаджанян, очень по-своему, хоть и не совсем по Чайковскому исполнивший знаменитую арию Гремина. Честно дослушав спектакль до конца, я подумал, что в Латвийской опере даже таким прекрасным, сочным и насыщенным голосам, как у Агаджаняна и у Апейниса явно не хватает полноценного коучинга, и, резюмируя общие впечатления, я не могу найти иных объективных причин интонационно-стилистической неаккуратности исполнения, кроме как слабая подготовка солистов. Это тем более обидно, что в Прибалтике вообще, и в Риге в особенности, далеко не все разучились говорить, петь и плясать по-русски, а чтобы разрушить славные вокальные традиции советской музыкальной школы, нужно было очень сильно не желать их сохранять. Но и к западно-европейской музыкальной традиции Латвийская опера, по-видимому, только приближается, так как даже в таких далеко нерусских (и уж точно несоветских) труппах, как Венская опера, Баварская опера, Нидерландская Национальная опера, и многих других именитых театрах невозможно вообразить такое вольное обращение с нотным материалом, которое продемонстрировала на гастролях в Москве труппа Латвийской оперы. Показанная в Москве постановка Жагарса ещё раз подтвердила, что чаще всего инновационный выпендрёж сценических прочтений напрямую связан с профессиональными проблемами коллектива. Вряд ли кто-то из опероманов, регулярно соприкасающихся с современными режоперными прочтениями классики, сможет опровергнуть тот очевидный факт, что чем скандальнее постановка, тем бесцветнее и примитивнее её вокально-инструментальная сторона. Я не буду вдаваться в разбор причинно-следственных зависимостей внутри этого феномена, но позволю себе робкую надежду, что в концертном исполнении, не отягощенном концептуальной харизмой постановщика, труппа Латвийской оперы прозвучала бы намного качественнее и профессиональнее.

nu ta beidzot ledus ir sakustējies

man bail, ka tik neapdomīga arodbiedrība var piespiest nabaga darbiniekus ziedot orgānus, lai izdienas pensiju vietā vismaz garantētu invaliditātes pensijas....

jādzīvo siltā mājoklī, jo spēlēt var TIKAI AR SILTĀM ROKĀM. Varbūt sākumā lai operas vadība nodrošina šīs nepieciešamās lietas saviem mūziķiem?

Ierosinu izformēt Operas orķestri un tad noformēt no jauna tikai no tiem mūziķiem, kas vēlas spēlēt un patiesi mīl mūziku nevis arodbiedrības. Man patiešām apnicis koncertos (biļetes diezgan padārgas) un izrādēs skatīties kā bariņš neapmierinātu rūcēju dusmīgi rausta stīgas nenoskaņotiem instrumentiem un tad ložņā prom no savas darba bedres pirms vēl izrāde beigusies. Neviens no šiem mūziķiem nestrādā vienā vietā , jo slodze nav tik liela.Ir operas un baleti, kur var saskaitīt labi ja 30 orķestrantu.Pārējā laikā citi darbi. Tad nu izturieties ar cieņu pret to ko dariet, skatītājiem un mākslu! Ja ne - ejiet kāpostus skābēt.

vai tādi cilvēki var sniegt mākslas baudījumu,ceru,ka viņi nav gatavi,kā viens gadījums risinājās Maskavā,kad slavens baleta meistars dabūja sejā dedzinošu skābi,vai mēs Latvijā neesam ar augstāku kultūru dažādu jautājumu risināšanā.